Рассказы А.С. Соколова-Микитова

Плоты

Плоты шли весною, когда широко, будто море, затопляя кусты и привольные заливные луга, разливалась тихая речка Елень (читай – Угра). Плоты шли гужом, длинными плёнками, с белыми стругаными веслами на голове и хвосту. На плотах желтели соломенные крыши шалашей, и синими паутинками вились дымки горевших под чугунками с грешневой кашей огней. Река шла кружась, по-весеннему мутная, неся белые с желтизною охлопья пены, сор, вырванные деревья, а случалось–целые крыши смытых половодьем построек. Над рекою летали, свистя крыльями, садились на темную воду и опять поднимались дикие утки; кликали, кружась в пустом и глубоком весеннем небе, журавли: «чьи вы? чьи вы?»; кричали и падали над плотами долгокрылые чибисы.

Сгонщики на плотах жили особою, водяною, привычною жизнью. Плоты шли днем по сизой, извивно лежавшей, широко разливавшейся реке и встречу плыли по-весеннему изжелта-темные пологие берега с отражавшимися в разливе белыми церковушками, чернели мокрые крыши, и над ними, по утрам розовыми столбами поднимались дымы. На берегах, уточками, нагнувшись и поматывая подолами, били вальками бабы. Плотогоны кричали им с реки соленые занозистые словечки, и бабы, поднявшись, упирая в бока зазябшие руки, отвечали им еще занозистее и солонее.

А древнее, вековечное было во всем этом: в том, как шли-плыли по сизой реке плоты, как всякий день вставало над рекой и опускалось тихое солнце, в человечьих перекликавшихся над рекою голосах, в свисте крыльев бесчисленных пролетавших над весенней землею птичьих стай. Когда-то, во времена незапамятные, лежал по реке великий путь, соединявший два далеких мира, и на ладьях шли по реке люди, насыпали на берегах высокие городища и курганы (и теперь стоят эти городища и курганы безыменными памятниками далекого прошлого, когда широка и многоводна была речка Елень, просторны и темны леса), строили города и поселки, воевали, спорили, побеждали, гибли и зарастали травой, и все так же над курганами и зелеными городищами вставало и падало, золотом отражаясь в реке, солнце. И, должно быть, от тех незапамятных никому времен сохранили ельчане привязанность к реке большую, чем к худо кормившей земле: сухой, неродимой, засыпанной кременьём, заросшей непроходимыми болотами и лесами.

Были на реке места, где много требовалось сноровки и глаза, чтобы благополучно, не сделав загрома, провести плоты. В таких местах день и ночь дежурили на берегу в прежние времена хозяйские приказчики-матюшники (кликали их матюшниками за то, что ходили они с аршинами в карманах, и главная обязанность их состояла покрепче обкладывать матом, подгонять сгонщиков-мужиков), а на берегу стоял ушат с водкой. А бывало на крутом повороте, на быстром перекате станет головной плот дыбом, – на него другой, третий и пойдет рушить, крушить. Называлось такое загром, и гудела в такие часы река от кромешного несусветного мата: с берега, подбадривая закаляневших от ледяной воды мужиков, орали приказчики-матюшники, с плотов отвечали в три яруса мужики. Вот тут-то и пригождалась хозяйская запасенная водочка: выпив по ковшику, закусив хлебом-сольцей, лезли мужики, очертя темную голову, в ледяную воду выручать хозяйские тысячи. А бывало не раз: затирало в загромах, уносила река живых людей.

Так по реке, вместе с бородатыми «водохлёбами»-мужиками, с кашными закопченными чугунками, с кромешным всея Руси магом наплывали, капля по капле, купеческие миллионы. А бывало на разливе, под городом, встречая благополучно приплывший лес, с крутого берега орал на реку в сложенные ладони на плоты радовавшийся удаче купец:

– Лес-от че-ей?!.
– Архаровска-а-а... – доносилось с плотов тонко.
– Че-ей лес? – повторяй, будто не дослышав, купец.
– Архаро-вска-а-ай!.. – докатывалось громче и отчетливее с плотов.

И, поворотив круглое брюхо, затянутое в жилетку, перепоясанное часовою цепочкой, поскребывая в бороде, тихо говаривал купец Архаров слушавшим его присным:
– Мой, ребятушки, лесок-от идет...
Теперь странно слушать рассказы живых людей о тех – не так уж и отдаленных–временах, когда гремела на реке громкая купеческая слава, гулял-царевал над еленёвскими кудлатыми мужиками хлудовский приказчик, правая хозяйская рука, десятипудовый Крючин...

Живы людишки, ходившие с купеческим лесом и дровами не одну весну. Живы людишки, но каким дальним – как эти курганы и городища – кажется прежняя жизнь... Странно слушать, что сорок-пятьдесят лет назад зарабатывал человек на лесной рубке и возке, работая от темна до темна, десять-пятнадцать целковых за всю долгую зиму, что за подвозку бревен на пристань платили с лошадью человеку на своем хлебе-овсе по четвертаку в день, что за плотку и сгон, за доставку прутья, за полтора месяца труднейшей работы, нередко по шею в ледяной весенней воде, получали мужики по семи целковых на рыло, да по полфунту табаку полукрупки...

Как «трудолюбивый муравей» спас дом Соколова-Микитова.

Итак, в 1975 году дом Соколовых-Микитовых перевезли в Полднево. В 70–80-е годы здесь располагались сельсовет, медпункт, библиотека, почта. В 90-е годы дом был заброшен, и на рубеже 2000-х пришел в совершенный упадок. Скорее всего, дом так бы и сгинул, если бы не внимание одного замечательного человека – писателя и журналиста, редактора семейного журнала о природе «Муравейник» Николая Николаевича Старченко. В феврале 2001 года он приехал на родину писателя. Вот как он сам описывает первое посещение Угранского района:

« В поселке Угра, куда я приехал 20 февраля прошлого года (в этот день как раз исполнялось 25 лет со дня кончины Ивана Сергеевича), мне сказали: «Да там сейчас смотреть особо нечего. Дом, правда, стоит». Я был поражен, даже сердце забилось от волнения: прошло столько лет, коллективизация, война, фронт прокатился туда и обратно – а дом Соколова-Микитова цел! Сколько ж ему? Получается, что 105 лет.
– Ну а что сейчас там?
– Сейчас растаскивают… Рамы выдрали, за полы принялись. Полы-то дубовые…
Заместитель главы администрации помог с транспортом – до Полднева доехали на «уазике» (вместе с Н.Н. Старченко в той поездке участвовал угранский журналист и писатель Н.Е. Терентьев), а четыре километра от Полднева до Кислова пришлось добираться с помощью гусеничного трактора. Один работающий трактор на всю округу… Причем заправить его часто нечем, с собой пришлось привезти пару канистр солярки.

В Полдневе я заколебался: сразу посмотреть перевезенный сюда дом Соколова-Микитова или на обратной дороге из Кислова? Решил все же краем взглянуть. Вы видели дома на открытке – внешне он и сейчас смотрится молодецки. Но подойдешь ближе… Окна пусты, внутри разор и разгром. Удивляют своей крепостью и свежестью стены – из каких могучих сосен рублены! Судя по воспоминаниям И. С. Соколова-Микитова, планировка в целом сохранилась – посередине идет длинный коридор, а вправо и влево от него комнаты, всего их шесть, общая площадь около двухсот квадратных метров. Сориентировавшись, я, кажется, верно определяю, где был рабочий кабинет писателя. Стою молча на сквозняке у пустого окна (какой крепкой, надежной работы здесь огромные дубовые подоконники!), тихо шепчу: «Простите нас, Иван Сергеевич».

В доме были пустые окна, выдранные дубовые полы, худая крыша, разобранные печи. Практически остались одни стены. Н.Н. Старченко вспоминал:
«Тяжелое, горькое недоумение замерло внутри у меня, когда вышел наружу из дома, в котором остались одни стены (из каких могучих сосен рублены!) да прохудившаяся крыша: как же так вышло, что довели до такого безобразия? Ведь И.С. Соколов-Микитов умер в 1975 году – когда дом был еще в порядке, почему же никто палец о палец не ударил, чтобы сделать в доме музей или хотя бы взять под охрану? Виноваты, конечно, и местные – угранские и смоленские власти – но все же у нас в России так принято, чтобы команда прежде всего шла из Москвы… Или хотя бы и не команда, а простое участие, искренняя заинтересованность в сохранении памяти о писателе...».

После этого посещения смоленской земли уже закипела другая работа. Н.Н. Старченко опубликовал статьи в журналах и газетах, чтобы привлечь внимание к этой проблеме и спасти дом Соколова-Микитова.
И это возымело действие. К решению проблемы подключились местные власти, общественники, писатели и журналисты, работники культуры. Помогли заместитель главы администрации Угранского района С. А. Колобов и начальник районного отдела культуры Л. В. Шуненкова. Комитет по культуре Угранского района открыл счёт для сбора пожертвований. На восстановление дома собирали средства всем миром. Внесли свой вклад Московское городское общество охотников и рыболовов и многие другие меценаты.

Вот как об этом периоде вспоминал Н.Н. Старченко: «За последние три года я четыре раза ездил в Угранский район, выступал, призывал спасти дом в нескольких периодических изданиях, стучался во многие чиновничьи двери, нашёл немало единомышленников. В результате было принято местными властями решение – восстановить дом, но всё равно дело движется с трудом... Пока установили памятный камень на месте усадьбы Соколова-Микитова в Кислове (памятный камень был установлен 30 мая 2002 г.)».

На каком-то этапе к созданию музея в доме Соколова-Микитова подключился внук писателя – Александр Сергеевич Соколов, в 2004 году занявший пост министра культуры Российской Федерации. Дело пошло быстрее. В общем, в итоге призыв общественников был услышан. В 2005 году вышло распоряжение губернатора Смоленской области о создании в доме мемориального музея. И вот в 2007 году музей в доме Соколова-Микитова был открыт.

К сожалению, сейчас на официальном сайте музея и на страничке музея на сайте администрации Угранского района об истории спасения дома ничего не сказано. Всю историю здесь вымарали и выхолостили до сухих официальных строк: «В 2005 году в мемориальном доме распоряжением губернатора Смоленской области было решено создать музей И.С. Соколова-Микитова, раскрывающий его связь со Смоленщиной».

На фото:
- редактор журнала «Муравейник» Н.Н. Старченко
- Н.Н. Старченко у костра
- этапы восстановления дома писателя И.С. Соколова-Микитова