Константин
Админ
Старожил
Сообщений: 6978
Константин
|
 |
« Ответ #91 : 25 декабря 2008, 20:17:06 » |
|
Итак, на карте линия стрелок, начерченных по рас-
сказам Сизова красным фломастером, делает петлю на
север и на запад от Новой Михайловки и устремляется
на юг, мимо Горнево, мимо Нижней Тарасовки...
Дальше линия красных стрелок пересекает Собжу
левее (восточнее) мельничной насыпи к последнему,
накрест пересеченному овалу, к месту последнего боя,
боя в сосеннике.
Сколько их шло тем последним путем в сосенник?
- Человек двести, не больше,- теперь говорит
Сизов, который до сих пор счет вел на тысячи.
Только значительно позже я пойму, что была
в этом сосеннике - этим сосенником мы шли от того
места, где, по Стопудову, погиб командарм.
Какие там сосны! Где-то совсем далеко от земли
они прокалывают синее небо.
Тогда до меня не дошло, что это тот самый лес.
в котором шел последний бой группы Ефремова.
Краснов и Митягин старались молчать при Стопу-
дове. Они хотели сохранить его в первозданном виде,
не портить версией другого очевидца.
Кстати, к этому месту мы и должны были подъ-
ехать с юга, когда по дороге с колдобинами, наполнен-
ными вчерашним дождем, пытались протащить чуть
ли не на руках изнеженные гаражом "Жигули" Кимос-
лава Загоруйко. Как знает читатель, тогда мы вер-
нулись.
Лес этот просторный, здесь нет тесноты. Лес и сей-
час просматривается, хотя с тех пор все леса тут
заросли, а тогда это, видно, был настоящий сосновый
бор, недаром он и назывался сосенник. Тем более он
был виден насквозь в апреле, подсвеченный
белым снегом. Бой вести в этом лесу - что в поле
открытом.
- Бой в сосеннике лютый был,- вспоминает Си-
зов.- Бой шел весь день. То здесь, то там появлялись
немцы, они отовсюду шли.
Подробностей этого боя Сизов не знает - если бы
он видел тот бой в подробностях, не был бы он
очевидцем гибели командарма. Толя прятался за ство
лы деревьев, да не стоял - лежал. Если высовывался
его одергивали: "Лежи смирно!" Был Толя тут за
сосной между двух женщин - военврачей, они вместе
держались и за Толей смотрели.
"Жалели меня тогда",- вспоминает Сизов. Все
жалели! Что же этим двум женщинам было его напос-
ледок не пожалеть, тем более что они, наверное, и ма-
терями стать не успели. Да и солдат, пробегавший
мимо сосны той, только Толя голову поднял, цыкнул:
"Ты что?" - и каску мальчику бросил под ноги.
Да, все тут были как на одно лицо, недаром они так
сами о себе говорят. Но голодные, давно не спавшие
люди, утратившие то, что отличало каждого из них от
другого, и в этом друг на друга были похожи - в том,
как они оберегали мальчика, попавшего к ним.
Что-то, наверное, было в том Толе сорок второго
года, что делало его средоточием той человечности,
что еще сохраняла в себе эта обмороженная, обез-
ноженная, загнанная армия. А может, и не было в нем
ничего такого? Может, в них это было. В них!
А он только что худенький, малорослый - на вид
ребенок совсем, вот и все. Ничего не совершил Толя -
не дали ему ничего совершить, даже оружия ему не
вручили, запретили в боях участвовать, но он сконцен-
трировал на себе все лучшее, что в ефремовской армии
оставалось до последнего часа, и это был тоже посту-
пок. Так линза собирает на себя солнечный свет.
Толя лежал смирно, как ему было велено. Все же
хоть и головы не подымал, можно было заметить:
только в одном месте наши управятся с немцами -
уложат их или угонят (и сами при этом лягут),- вроде
утихнет бой, и уже с другой стороны немцы идут -
они со всех сторон окружили лес. Вот где ловушка!
Митягин подтверждает: они сюда все свои силы
бросили. Оттого-то и выходили в это время из окруже-
ния другие группы ефремовской армии.
Недаром Кириллов и Мария Козлова смогли вы-
вести 670 человек. Недаром 60 человек вывел БоД-
ров, начарт 113-й дивизии. Недаром в разных местах
218 человек переплыли к своим через Утру. И у себя
в собственной армии Ефремов взял на себя роль
отвлечения.
Нет, Толя не был угранским Гаврошем. не был тем
сорванцом - мальчишкой парижских улиц, что пода-
вал патроны сражавшимся на баррикадах. Он был
крестьянский сын, знал, что отец погиб, а он должен
вернуться к матери и сестре. Да и неоткуда было здесь,
в сосеннике, патроны таскать. А взять обойму у това-
рища, упавшего навсегда, солдаты и сами могли. Ник-
то его ни о чем не просил. И характер был не тот
у Толи - слава судьбе.
Бой менял направление, место - то приближался,
вот рядом, совсем рядом с Толей, то удалялся, а то
дробился - немцы старались разрезать то, что оста-
лось от ефремовских войск.
Женщины-военврачи переползали от дерева к дере-
ву, а с ними и Толя. Где-то в лесной лощине собралось
много народу - врачи, сестры, раненые, те, у кого уже
ни одного патрона.
А потом бой совсем удалился. И наши, и немцы
вошли в самую глубь сосенника. Только пальба слыш-
на. И вдруг все стихло.
Было уже дело к вечеру, но еще не смеркалось.
Кто-то бежал из глубины сосенника. Толя заметил -
без каски, без шапки.
И тут, как ветер, по лесу весть пролетела. Нет
больше ни одного автоматчика!
Вся охрана командарма слегла. Вот когда страшно
стало. Страшнее, чем перед пушками у Новой Михай-
ловки.
Весть пролетела, что командарм на западной опуш-
ке леса сидит, у сосны на снегу. Бросились к ко-
мандарму.
Генерал Ефремов и правда сидел на опушке леса,
прислонившись к сосне, совсем как тот майор у Верх-
ней дороги, чья кубанка хранилась в Толином вещ-
мешке. Рядом с ним сидел комиссар. У соседней сосны
еще командиры сидели. В архиве Краснова есть запись,
Рассказ женщины, которая говорила, что у соседней
сосны сидел не комиссар, а капитан. Прошу читателя
это пока только запомнить.
Кинулись к командарму, да говорить уже было
нечего.
Из глубины леса, с востока, от той лощины, где они
только что были, гурьбой бежали немцы, с запада,
с поля, к лесу подходила немецкая цепь. Эти шли на
равном расстоянии один от другого - ну точно
цепь! - у каждого автомат впереди. Как - в кино!
Идут, как заведенные, как механические солдати-
ки - шагом особым! Смерть идет!
Что ж генерал сидит? И вдруг понял Толя: не
может встать генерал. Ранен. Уж он бы бросился им
навстречу со своим автоматом. Опять западня! Опять
с двух сторон!
Тут все, кто здесь был, попадали в снег - по
Сизову, может, сорок или пятьдесят человек тут бы-
ло,- в снег головой уткнулись, чтоб хоть не видеть
руками головы обхватили.
А что оставалось? Ни у кого ни патрона! И женщин
тут было больше. Только Толя не мог оторвать глаз
от генерала. Мальчик смотрел на генерала, вместо
того чтобы опустить голову в снег, и увидел: генерал
взял пистолет, приставил ею к виску, выстрелил
и остался сидеть у сосны. Было это от Толи метрах
в пятнадцати.
Тогда Толя тоже уронил голову в снег, как все
остальные. Был он опять между тех двух женщин-
военврачей. Тут же услышал еще несколько выстре-
лов - пот ом он поймет, что они значили.
Теперь только он узнал, каким ужас бывает. Холо-
док прошел по спине, потом мурашки, а потом жаркие
иголочки впились в кожу, прошли насквозь, от спины
до груди. Толе показалось, что он сгорает от жара.
Немецкая цепь подошла вплотную к опушке.
Командарм сидел спиной к сосне, лицом к лесу,
а они с поля входили в лес и смотрели только вперед,
ни в стороны, ни назад - только вперед! Прусский
неумолимый строй. Прямолинейно - вперед! И кома-
ндарма, за которым охотились, они не заметили. Ни
командарма, ни комиссара, ни тех, кто был с ними,
потому что смотрели только вперед.
Они прошли те пятнадцать метров, которые от-
деляли генерала от Толи, и пошли через попадавших
в снег, охвативших голову руками, чтобы ее уберечь,-"
ничего тут не убережешь!
Строй свой, свою цепь они не нарушили, сохраняли
между собой интервалы, но тел, распростертых перед
ними, не касались своими сапогами, брезговали, вид-
но,- зато они расстреливали лежавших, строчили
по каждому вдоль всего тела от головы до пяток -
И ни одной, ни двум, ни трем пулям не доверяли,
дикого не хотели оставить живым.
У Толи в ушах звенело от выстрелов, которые
гремели прямо над самой его головой и вплотную
с ним рядом - справа и слева.
Ни холодка, ни мурашек, ни горячих иголочек, ни
жара внутри - ничего больше Толя не слышал. Вроде
бы одеревенел.
Взрослый Сизов семь минут был в клинической
смерти. Душа у Толи в ту пору тоже как бы в смерти
была. Но длилось это дольше, чем семь минут. До-
лго, старательно, педантично расстреливали немцы
лежавших людей. Сизов повторяет: больше там жен-
щин было. Кто сказал: "Лежачих не бьют?" Это
неправда.
Вдруг Толю пудрой обсыпало. Надо ж! На губах,
в носу почувствовал пудру. Это, видно, разорвало
пудреницу у женщины-военврача, которая лежала ря-
дом с Толей. Слишком натуралистична эта деталь, но
я ее привожу, потому что такого Сизову не выдумать.
Чтобы не гарью, а пудрой обдало в тот смертельный
момент.
Это как аргумент. Вместо металлоразведки.
Уже все позади, уже все кончено, а они строчат от
головы до ног по лежачим. Каждого немцы расстреля-
ли отдельно, многократно, с гарантией прочности.
Сделали свое дело и дальше пошли к тем, кто гурьбой
было бежал к этому месту.
Увидев цепь, те немцы, что бежали от лощины,
остановились и дали этим проделать приказанную им
работу. Теперь все вместе ушли отсюда.
Ушли и совсем стало тихо. Так тихо, как было
тогда, когда прошла весть о том, что у командарма
нет больше охраны.
Даже тише. Долго так лежал Толя. Не смел под-
нять головы.
Хоть и остервеневшие за эти бессонные дни и ночи
были те немцы, что расстреливали лежавших женщин,
уткнувшихся в снег, охвативших руками головы, но
гот, кто должен был Толю расстреливать (был, надо
полагать, в той цепи порядок), тот, кто проходил
возле Толи, думаю, принял его за ребенка и пожалел.
Митягин говорит, это исключено, это были эсэсовцы.
Просто случайность. Что немцы разные были - это
один из пунктов моих разногласий с Митягиным.
Еще полежал Толя. Страшно обнаружить было,
что он жив-невредим. Дышать даже страшно. Сосны
услышат. А что, как вернутся немцы? Тогда тем более
надо скорее уходить!
Решился. Тихо спросил: "Есть кто живой?" Шепо-
том спросил.
Чей-то голос девичий тихо отозвался: "Я живая".
Толя вскочил и этой девчонке шепотом приказал:
"Вставай!" Уже и Толя приказывал. Не было коман-
дарма. Девчонка вскочила. Девчонка была постарше
его, лет восемнадцати, но тоже худенькая, тоже ро-
сточком маленькая. Она лежала через человека от
Толя, дальше от опушки, но примерно в том же ряду,
если о рядах можно тут говорить, мимо нее должен
был проходить тот же немец, что мимо Толи. Он и ее,
видно, принял за ребенка. И ее пожалел? Потом Толя
узнает, что ее зовут Валей, что она телеграфистка, но
пока не до того было. Следующее дело, как мужчина,
он взял на себя.
...Сердится Митягин, читая мой текст. Они пожале-
ли кого-то...
Мальчик подошел к мертвому командарму. Рядом
с ним у сосны сидел мертвый комиссар. (Вспомним,
что по рассказу одной женщины - капитан.) У сосед-
ней сосны - еще три командира. И они были мертвые.
Теперь Толя понял, что значили те выстрелы.
Подобрал пистолеты у командарма и у комиссара.
Снял с обоих планшеты с картами. Обшарил карманы.
У командарма в карманах не было ничего. У ко-
миссара (или у капитана) в одном кармане шинели
нашелся небольшой мешочек соли - самое ценное из
всего, что могло быть, в другом - краюшка хлеба,
фунт, не больше,- домашней выпечки хлеб.
- Для командарма, наверное, берег,- замечает
теперь Сизов. Тот мальчик - пятнадцатилетний То-
ля - опустошил карманы мертвого комиссара (капи-
тана?). В кармане гимнастерки нашел еще и часы
белые на цепочке.
Почему я ставлю в скобках, под вопросом, конечно,
этого капитана? Потому что в деревне Цынеево спустя
несколько лег у Митягина случится необычная встреча.
Он спросит у одной старой женщины, кто у них стоял
в доме. Первым она назовет капитана Митягина. Ми-
тягин бросится к ней, как к родной, на другое лето мы
приедем в семью Марии Демидовны уже как к своим.
Мария Демидовна будет рассказывать, какой спокой-
ный был человек капитан Митягин. Во время обстрела
никогда не спускался в подпол, садился в красный угол
под образа. Чтобы не подумалось лишнее, Митягин-
сын уточняет: там сейф у него стоял. Но я и лишнее
думаю: может, хотелось капитану Митягину под обра-
зами сидеть? Расскажет Мария Демидовна, какой про-
стой был капитан. Сено, которое его ребята добывали
для лошадей, делил между своей лошадью и хозяйской
коровой. Митягин и его люди жили с семьей Марии
Демидовны как свои - общим столом. А у Марии
Демидовны была в доме соль. Так не дала ли она на
прощание мешочек соли капитану Митягину? И краю-
ху хлеба домашнего тоже могла дать с собой.
А вдова Владимирова говорит, что у мужа были
белые часы. (Хочется ей все же думать, что рядом
с командармом был ее муж.)
И пистолет, и часы, и мешочек с солью, и хлеб
мальчик рассовал по карманам, планшеты через плечо
перекинул. Страшно? Страшно.
- Все это быстро произошло,- вспоминает Си-
зов, вроде не соображал ничего, вроде тоже был нежи-
вой. Все, что он делал, он делал словно по чьему-то
указанию. Пятнадцать лет назад выпустили его
в жизнь мать и отец, чтобы жил, и он должен был
выжить. Ни командарму, ни комиссару (может, капи-
тану интенданту 3-го ранга Митягину) то, что он брал,
уже было не нужно. А ему, Толе, нужны и хлеб, и соль,
и часы, и карта; нужен ли ему пистолет - этого он не
знал, взял просто на всякий случай.
Вернувшись к девушке, он повесил ей на плечо
второй планшет, и они побежали от этого места. В по-
следнем приказе командарма было сказано четко:
"Бойцу не оставлять своего командира". Но Толя не
был бойцом. Да и командующего уже не было. И ко-
миссара не было. И тех командиров, что у соседней
сосны сидели, их тоже не было. И все же не мог он, не
мог даже спустя сорок лет сразу вот так пред сыном
командарма предстать. Не мог! Хотя ни в чем он не
был виновен. Вот почему он не пришел тогда к Еф-
ремову и Краснову.
|
В среднем течении реки Угра
Автор
